Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или - не смею досказать моей мысли... Проповедник кнута, апостол невежества, поборн..
Взятки давать запрещалось, но без взяток ничего не делалось да и не могло делаться. Лет несколько тому назад одно из очень и очень высокопоставленных лиц ..
Природа такая: огромная выжженная солнцем плешина, кругом вышки элеваторов, а вдали мотаются жиденькие, потрепанные акации и далеко-далеко синяя полоска моря -- вот и весь пейзаж...
Вы читаете «История одного города», страница 10 (прочитано 6%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Кого пошлю ныне? Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: ор- ловцу ли - на том основании, что "Орел да Кромы - первые воры", или шуя- нину - на том основании, что он "в Питере бывал, на полу сыпа'л, и тут не упал", но, наконец, предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду "Проломленных Голов". Но едва прибыл орловец на место, как встали бунтом старичане и, вместо воеводы, встретили с хлебом с солью петуха. Поехал к ним орловец, надеясь в Старице стерлядями полакомиться, но нашел, что там "только грязи довольно". Тогда он Старицу сжег, а жен и дев старицких отдал самому себе на поругание. "Князь же, уведав о том, урезал ему язык". Затем князь еще раз попробовал послать "вора попроще", и в этих сооб- ражениях выбрал калязинца, который "свинью за бобра купил", но этот ока- зался еще пущим вором, нежели новотор и орловец. Взбунтовал семендяевцев и заозерцев и, "убив их, сжег". Тогда князь выпучил глаза и воскликнул: - Несть глупости горшия, яко глупость! "И прибых собственною персоною в Глупов и возопи: - Запорю!" С этим словом начались исторические времена.
ОПИСЬ ГРАДОНАЧАЛЬНИКАМ
в разное время в город Глупов от вышнего начальства поставленным (1731 - 1826)
1) К л е м е н т и й, Амадей Мануйлович. Вывезен из Италии Бироном, герцогом Курляндским, за искусную стряпню макарон; потом, будучи внезап- но произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. Прибыв в Глу- пов, не только не оставил занятия макаронами, но даже усильно к тому принуждал, чем себя и воспрославил. За измену бит в 1734 году кнутом и, по вырывании ноздрей, сослан в Березов. 2) Ф е р а п о н т о в, Фотий Петрович, бригадир. Бывый брадобрей оного же герцога Курляндского. Многократно делал походы против недоимщи- ков и столь был охоч до зрелищ, что никому без себя сечь не доверял. В 1738 году, быв в лесу, растерзан собаками. 3) В е л и к а н о в, Иван Матвеевич. Обложил в свою пользу жителей данью по три копейки с души, предварительно утопив в реке экономии ди- ректора. Перебил в кровь многих капитан-исправников. В 1740 году, в царствование кроткия Елисавет, быв уличен в любовной связи с Авдотьей Лопухиной, бит кнутом и, по урезании языка, сослан в заточение в чер- дынский острог. 4) У р у с - К у г у ш - К и л ь д и б а е в, Маныл Самылович, капи- тан-поручик из лейб-кампанцев. Отличался безумной отвагой и даже брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы не получил и в 1745 году уволен с распубликованием. 5) Л а м в р о к а к и с, беглый грек, без имени и отчества, и даже без чина, пойманный графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре. Тор- говал греческим мылом, губкою и орехами; сверх того, был сторонником классического образования.
... Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. "Очень уж здесь холодно", — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу. Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется — никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь — господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика. Вот и опять улица, — ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что?..
