-- Раз... два... Аграфена Кондратьевна Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) - Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться! Липочка...
Рыцарь: Условия такие: я буду жить, пока тебе не проиграю. Если выиграю — ты отпускаешь меня. Решено? Рыцарь протягивает Смерти два сжатых кулака...
Девочка бессознательно пыталась отыскать в глазах отца то, что помоглобы ей понять происходящее. Но не нашла ничего. Отец наклонился и поцеловалее в губы. - А теперь иди, Нина...
Вы читаете «Пошехонская старина. Окончание», страница 4 (прочитано 2%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- В эти годы я уж троих ребят принесла! Что ж, будет, что ли, у тебя жених? или ты только так: шалды-балды, и нет ничего! - приступает она к свахе. - В кармане не ношу. - А ты коли взялась хлопотать, так хлопочи! Разговор оживляется и чем дальше, тем становится крупнее. Укоризны так и сыплются с обеих сторон. - Что вы, собаки, грызетесь! - слышится наконец голос отца из кабинета, - помолиться покойно не дадите! За Мутовкиной следует сваха с Плющихи; за нею - сваха из-под Новодевичьего. Действующие лица меняются, но процессия остается одинаковою и по форме и по содержанию и длится до тех пор, пока не подадут обед или матушка сама не уедет из дома. Повторяю: подобные сцены возобновляются изо дня в день. В этой заглохшей среде, где и смолоду люди не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно, в зрелых летах совсем утрачивается всякая чуткость на этот счет. "Житейское дело" - вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту свой, не купленный, а мозги настолько прокоптились, что сделались уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных... И вот однажды является Стрелков и, кончив доклад о текущих делах, таинственно заявляет: - Есть у меня, сударыня, на примете... ; - Кто таков? Не мни! - Очень человек обстоятельный. По провиантской части в Москве начальником служит. Уж и теперь вроде как генерал, а к Святой, говорят, беспременно настоящим генералом будет! - Стар? - Не то чтобы... в поре мужчина. Лет сорока пяти, должно быть. Года середине. - Старенек. - Нынче, сударыня, молодые-то не очень на невест льстятся. - Холостой? вдовец? - Вдовый-с, только детей не имеют. - Экономка, смотри, есть? - Экономка... - заминается Стрелков. - Есть ли экономка, русским языком тебе говорят? - Помилуйте! они ее рассчитают. Коли женятся, зачем же им экономка понадобится? - То-то, чтоб этого не было. Ты у меня в ответе. Мысль об экономке слегка обеспокоивает матушку; но, помолчав с минуту, она продолжает допрос. - Есть имение? капитал? - Имения нет, почему что при должности ихней никак нельзя себя обнаружить. А капитал, беспременно есть. - На лбу, что ли, ты у него прочел? - Что вы, сударыня! при такой должности да капитала не иметь! Все продовольствие: и мука, и крупа, и горох, окромя всего прочего, все в ихних руках состоит! Известно, они и насчет капитала опаску имеют. Узнают, спросят, где взял, чем нажил? - и службы, храни бог, решат... - Все-таки... Вернее надо узнать. Иной с три короба тебе наговорит: капитал да капитал, а на поверку выйдет пшик. - Можно, сударыня, так сделать: перед свадьбой чтобы они билеты показали.
... Может, весенний цветок, что приколола у сердца, издавал аромат надежды. И запах лекарственных снадобий прошел, миновал, и сладость нового запаха пронизала дом наш. Много благоуханий узнала я, но такого не нашла. Однако вновь обоняла я этот аромат в сновидении. Откуда взялся этот запах? Ведь мать не умащала плоть женскими благовониями(8). Мать сошла с постели и села у окна. У окна стоял столик, а в столике ларчик. Ларчик заперт на замок, и ключ к ларчику висел на шее мамы. Беззвучно открыла мать ларчик и стопку рукописных листов достала и читала их весь день. До вечера читала мать. Дверь открылась дважды и трижды, но не спросила она: кто там, заговаривала я с ней -- не отвечала. А напомнили ей испить лечебных снадобий, махом испила ложку снадобий. Лица не скривила и слова не молвила, будто иссякла их горечь. А испив, вернулась к рукописи. А рукопись исполнена совершенным почерком на тонкой бумаге, длинными и короткими строками писана. И видя, как мать читает, сказала я в сердце своем, что навеки не оставит она эту рукопись. Снур ключа на шее соединял ее с ларчиком и с рукописью. Но на исходе дня взяла мать рукопись и перевязала ее нашейным снурком с ключом, поцеловала и бросила ее вместе с ключом в печь. А вьюшка закрыта. Лишь уголья мерцали в печи. Язык пламени лизнул тонкие листы, бумага вспыхнула -- и дом полон дыму. Киля ринулась в светлицу распахнуть окно, но мать удержала ее. Рукопись пылает и дом полон дыму. А мать сидела(9) у ларца и до вечера вдыхала дым рукописей. Тем вечером пришла Минчи Готлиб проведать маму. Это подруга ее Минчи, что училась с ней вместе в девичестве у Акавии Мазала. Госпожа Готлиб села у постели мамы. Два, три часа сидела. Минчи, сказала мать, дай напоследок гляну на тебя. Минчи вытерла слезы и сказала: крепись, Лия, еще возвратятся силы твои, как прежде, для жизни. Мама молчала, и грустный смешок витал на ее пылающих устах. Вдруг взяла мать Минчи за руку и сказала: иди домой, Минчи, справь нужды субботы и завтра пополудни проводи меня на погост. Был вечер четверга, канун сретенья субботы(10)...
