Они приободряются, пожимая руки. Каждый новый поцелуй - трофей. Они тешат себя иллюзией собственной ..
. - произнес он. - Впрочем - это правда. Но все-таки остается вопрос, почему нельзя такой женщины любить страстно, почему нам всем, более или менее, нужны болезнь и страдание?..
- Снежные горы. - Последний катаклизм. - К N. N. ("Ты любишь, ты притворствовать умеешь...") - "Еще шумел веселый день..." (ранние редакции) - Вечер...
Вы читаете «Господа Головлевы», страница 73 (прочитано 34%)
«Дикий помещик», закладка на странице 1 (прочитано 0%)
«История одного города», закладка на странице 113 (прочитано 77%)
«Медведь на воеводстве», закладка на странице 1 (прочитано 0%)
«Премудрый пискарь», закладка на странице 4 (прочитано 100%)
«Современная идиллия», закладка на странице 159 (прочитано 50%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
.. по-родственному и, тяжело ступая ногами, направилась к двери. Порфирий Владимирыч, во главе всех домашних, проводил ее до крыльца, но тут при виде тарантаса его смутил бес любомудрия. "А тарантас-то ведь братцев!" - блеснуло у него в голове. - Так увидимся, добрый друг маменька! - сказал он, подсаживая мать и искоса поглядывая на тарантас. - Коли бог велит... отчего же и не увидеться! - Ах, маменька, маменька! проказница вы - право! Велите-ка тарантас-то отложить, да с богом на старое гнездышко... Право! - лебезил Иудушка. Арина Петровна не отвечала; она совсем уж уселась и крестное знамение даже сотворила, но сиротки что-то медлили. А Иудушка между тем поглядывал да поглядывал на тарантас. - Так тарантас-то, маменька, как же? вы сами доставите или прислать за ним прикажете? - наконец не выдержал он. Арина Петровна даже затряслась вся от негодования. - Тарантас - мой! - крикнула она таким болезненным криком, что всем сделалось и неловко и совестно. - Мой! мой! мой тарантас! Я его... у меня доказательства... свидетели есть! А ты... а тебя... ну, да уж подожду... посмотрю, что дальше от тебя будет! Дети! долго ли? - Помилуйте, маменька! я ведь не в претензии... Если б даже тарантас был дубровинский... - Мой тарантас, мой! Не дубровинский, а мой! не смей говорить... слышишь! - Слушаю, маменька... Так вы, голубушка, не забывайте нас... попросту, знаете, без затей! Мы к вам, вы к нам... по-родственному! - Сели, что ли? трогай! - крикнула Арина Петровна, едва сдерживая себя. Тарантас дрогнул и покатился мелкой рысцой по дороге. Иудушка стоял на крыльце, махал платком и, покуда тарантас не скрылся совсем из виду, кричал ему вслед: - По-родственному! Мы к вам, вы к нам... по-родственному!
СЕМЕЙНЫЕ ИТОГИ
Никогда не приходило Арине Петровне на мысль, что может наступить минута, когда она будет представлять собой "лишний рот", - и вот эта минута подкралась и подкралась именно в такую пору, когда она в первый раз в жизни практически убедилась, что нравственные и физические ее силы подорваны. Такие минуты всегда приходят внезапно; хотя человек, быть может, уж давно надломлен, но все-таки еще перемогается и стоит, - и вдруг откуда-то сбоку наносится последний удар. Подстеречь этот удар, сознать его приближение очень трудно; приходится просто и безмолвно покориться ему, ибо это тот самый удар, который недавнего бодрого человека мгновенно и безапелляционно превращает в развалину. Тяжело было положение Арины Петровны, когда она, разорвавши с Иудушкой, поселилась в Дубровине, но тогда она, по крайней мере, знала, что Павел Владимирыч хоть и косо смотрит на ее вторжение, но все-таки он человек достаточный, для которого лишний кусок не много значит.
... Вот один из многих примеров того, как безостановочно работает фантазия его памяти. Вслед за Бергманом мы относимся к его книгам о творчестве как к продолжению (дополнению, комментарию, полемике) самого этого творчества, как к одной из дарованных ему Богом возможностей самопознания. Фильм как данность никогда не удовлетворял любопытства Бергмана. Для него всегда существовал фильм как процесс и существует и поныне - когда он уже давно не выходит на съемочную площадку. Жизнь как процесс, фильм как процесс, не говоря уже о театре, который только и возможен, когда он процесс, - в этом одновременном многостороннем движении весь Бергман. Весь Бергман - это то, что подарил уходящему веку и следующим поколениям один из беззаветных тружеников искусства. Нет ничего удивительного, что, вспоминая в разные годы, в разных статьях или книгах о собственных постановках на экране или на сцене, Бергман взглядывает на предмет своего творчества с разных сторон и нередко по-разному толкует одно и то же. Незастылость, многоракурсность, "текучесть" взглядов Бергмана общеизвестна, и предъявлять ему за это какие-либо претензии все равно, что лишить, например, фильм японского его коллеги Куросавы "Расемон" версионного развития сюжета. Так построена и эта его книга "Картины", вышедшая в Швеции в 1990-м году. Надо ли говорить, что и за прошедшие с момента ее издания годы мысль Бергмана тоже не стояла на месте. Но есть вопросы, на которые Бергман до сих пор не знает ответа. Ну, например, вот этот, который задавали Юхан в "Часе волка" и Петер в картине "Из жизни марионеток": "Зеркало разбито, но что отражают осколки?". Повторяя в настоящей книге данный вопрос, Бергман, очевидно, все больше проникается осознанием того, что незнание - тоже сила. Незнание не есть невежество. Человек, переживающий свое незнание, неминуемо движется к знанию. О зеркале нам известно много больше, чем об осколках зеркала...
