.. [1] Слово angine повторялось с большим удовольствием. -- Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit...
Вы горите, сами и воображаете, что они сияют. - Тут есть много истины, капитан, но между много и все - целое море. Я не говорю о кавказских татарках, ..
По ослепительной белизне их, у подошв, местами мелькали как бы дымившиеся туманно-сизые пятна. Это были отдаленные ..
Вы читаете «История одного города», страница 14 (прочитано 9%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Как ни воспламенились сердца обывате- лей по случаю приезда нового начальника, но прием его значительно расхо- лодил их. - Что ж это такое! - фыркнул - и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то прони- май! ты пригрозить-то пригрози, да потом и помилуй! - Так говорили глу- повцы, и со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники, все приветливые, да добрые, да красавчики - и все-то в мундирах! Вспом- нили даже беглого грека Ламврокакиса (по "описи" под N 5), вспомнили, как приехал в 1756 году бригадир Баклан (по "описи" под N 6) и каким мо- лодцом он на первом же приеме выказал себя перед обывателями. - Натиск, - сказал он, - и притом быстрота, снисходительность, и при- том строгость. И притом благоразумная твердость. Вот, милостивые госуда- ри, та цель или, точнее сказать, те пять целей, которых я, с Божьей по- мощью, надеюсь достигнуть при посредстве некоторых административных ме- роприятий, составляющих сущность или, лучше сказать, ядро обдуманного мною плана кампании! И как он потом, ловко повернувшись на одном каблуке, обратился к го- родскому голове и присовокупил: - А по праздникам будем есть у вас пироги! - Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! - вздыхали глуповцы, - а этот что! фыркнул какую-то нелепость, да и был таков! Увы! последующие события не только оправдали общественное мнение обы- вателей, но даже превзошли самые смелые их опасения. Новый градона- чальник заперся в своем кабинете, не ел, не пил и все что-то скреб пе- ром. По временам он выбегал в зал, кидал письмоводителю кипу исписанных листков, произносил: "Не потерплю!" - и вновь скрывался в кабинете. Нес- лыханная деятельность вдруг закипела во всех концах города; частные пристава поскакали; квартальные поскакали; заседатели поскакали; будоч- ники позабыли, что значит путем поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету. Хватают и ловят, секут и порют, описыва- ют и продают... А градоначальник все сидит и выскребает все новые и но- вые понуждения... Гул и треск проносятся из одного конца города в дру- гой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищ- ной птицы, царит зловещее: "Не потерплю!" Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! По- том стали соображать, какой смысл следует придавать слову "не потерплю!" - наконец, прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изуми- тельное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались. - И хоть бы он делом сказывал, по скольку с души ему надобно! - бесе- довали между собой смущенные обыватели, - а то цыркает, да и на'-поди! Глупов, беспечный, добродушно-веселый Глупов, приуныл.
... Воззри на гроб его, Оплачь, оплачь со мной ты друга своего, Которого, как нас, потомство не забудет! Переломи кинжал; теятра уж не будет. Простись с отторженным от драмы и от нас, Простися с Волковым уже в последний раз, В последнем как ты с ним игрании прощался, И молви, как тогда Оскольду извещался, Пустив днесь горькие струи из смутных глаз: "Коликим горестям подвластны человеки! Прости, любезный друг, проспи, мой друг, навеки!"
ОДА НА СУЕТУ МИРА
Среди игры, среди забавы, Среди благополучных дней, Среди богатства, чести, славы И в полной радости своей, Что всё сие, как дым, преходит, Природа к смерти нас приводит, Воспоминай, о человек! Умрешь, хоть смерти ненавидишь, И всё, что ты теперь ни видишь, Исчезнет от тебя навек.
Покинешь матерню утробу — Твой первый глас есть горький стон, И, исходя отсель ко гробу, Исходишь ты, стеня, и вон; Предписано то смертных части, Чтоб ты прошел беды, напасти И разны мира суеты, Вкусил бы горесть ты и сладость, Печаль, утеху, грусть и радость И всё бы то окончил ты.
Во всем на свете сем премена, И всё непостоянно в нем, И всё составлено из тлена: Не зрим мы твердости ни в чем; Пременой естество играет, Оно дарует, отбирает; Свет — только образ колеса. Не грянет гром, и ветр не дохнет, Земля падет, вода иссохнет, И разрушатся небеса.
Зри, как животных гибнут роды, На собственный свой род воззри, Воззри на красоты природы И коловратность разбери: Зимой луга покрыты снегом, Река спрягается со брегом, Творя из струй крепчайший мост; Прекрасны, благовонны розы Едины оставляют лозы И обнаженный только грозд.
Почтем мы жизнь и свет мечтою; Что мы ни делаем, то сон, Живем, родимся с суетою, Из света с ней выходим вон, Достигнем роскоши, забавы, Великолепия и славы, Пройдем печаль, досаду, страх, Достигнем крайнего богатства, Преодолеем все препятства И после превратимся в прах...
