По всему двору крепко пахло дегтем и кожей. Темными закоулками провела нас девка-чернавка в обширную комнату - в "залу" и, молвив, что хозяин сейчас выйдет, ушла...
Они умертвили и других Княжеских Отроков, которые не хотели спасаться бегством, но все легли на месте...
Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или - не смею досказать моей мысли... Проповедник кнута, апостол невежества, поборн..
Вы читаете «Карась-идеалист», страница 5 (прочитано 67%)
«Господа Головлевы», закладка на странице 76 (прочитано 35%)
«Медведь на воеводстве», закладка на странице 8 (прочитано 100%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
.. - Вот как щука проглотит тебя, тогда ты и узнаешь, что надо для этого сделать. А до тех пор лучше помалчивал бы. - Нет, я не стану молчать. Хоть я отроду щук не видывал, но только могу судить по рассказам, что и они к голосу правды не глухи. Помилуй, скажи: может ли такое злодейство статься! Лежит карась, никого не трогает, и вдруг, ни дай ни вынеси за что, к щуке в брюхо попадает! Ни в жизнь я этому не поверю. - Чудак! да ведь намеднись, на глазах у тебя, монах целых два невода вашего брата из заводи вытащил... Как ты думаешь: любоваться, что ли, он на карасей-то будет? - Не знаю. Только это еще бабушка надвое сказала, что с теми карасями сталось: ино их съели, ино в сажалку посадили. И живут они там припеваючи на монастырских хлебах! - Ну, живи, коли так, и ты, сорвиголова! Проходили дни за днями, а диспутам карася с ершом и конца было не видать. Место, в котором они жили, было тихое, даже слегка зеленою плесенью подернутое, самое для диспутов благоприятное. О чем ни калякай, какими мечтами ни задавайся - безнаказанность полная. Это до такой степени ободрило карася, что он с каждым сеансом все больше и больше тон своих экскурсий в область эмпиреев повышал. - Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! - ораторствовал он, - чтобы каждая за всех, а все за каждую - вот когда настоящая гармония осуществится! - Желал бы я знать, как ты с своею любовью к щуке подъедешь! - расхолаживал его ерш. - Я, брат, подъеду! - стоял на своем карась, - я такие слова знаю, что любая щука в одну минуту от них в карася превратится! - А ну-тка, скажи! - Да просто спрошу: знаешь ли, мол, щука, что такое добродетель и какие обязанности она в отношении к ближним налагает? - Огорошил, нечего сказать! А хочешь, я тебе за этот самый вопрос иглой живот проколю? - Ах, нет! сделай милость, ты этим не шути! Или: - Только тогда мы, рыбы, свои права сознаем, когда нас, с малых лет, в гражданских чувствах воспитывать будут! - А на кой тебе ляд гражданские чувства понадобились? - Все-таки... - То-то "все-таки". Гражданские-то чувства только тогда ко двору, когда перед ними простор открыт. А что же ты с ними, в тине лежа, делать будешь? - Не в тине, а вообще... - Например? - Например, монах меня в ухе захочет сварить, а я ему скажу: "Не имеешь, отче, права без суда такому ужасному наказанию меня подвергать!" - А он тебя, за грубость, на сковороду, либо в золу в горячую... Нет, друг, в тине жить, так не гражданские, а остолопьи чувства надо иметь - вот это верно. Схоронился где погуще и молчи, остолоп! Или еще: - Рыбы не должны рыбами питаться, - бредил наяву карась. - Для рыбьего продовольствия и без того природа многое множество вкусных блюд уготовала. Ракушки, мухи, черви, пауки, водяные блохи; наконец, раки, змеи, лягушки.
... Одни, не сомневаясь в могуществе России, смотрели на эту отдаленную грозу с равнодушием людей, уверенных, что буря промчится мимо. Другие - и, к сожалению, также русские, - трепеща пред сей воплощенной судьбою народов, желали мира, не думая о гибельных его последствиях. Кипящие мужеством юноши ожидали с нетерпением войны. Старики покачивали сомнительно головами и шепотом поговаривали о бессмертном Суворове. Но будущее скрывалось для всех под каким-то таинственным покровом. Народ не толпился еще вокруг храмов господних; еще не раздавались вопли несчастных вдов и сирот и, несмотря на турецкую войну, которая кипела в Молдавии, ничто не изменилось в шумной столице севера. Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские песни, в театрах пели французские водевиля, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему. На западе России сбирались грозные тучи; но гром еще молчал. В один прекрасный летний день, в конце мая 1812 года, часу в третьем пополудни, длинный бульвар Невского проспекта, начиная от Полицейского моста до самой Фонтанки, был усыпан народом. Как яркой цветник, пестрелись толпы прекрасных женщин, одетых по последней парижской моде. Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали, посматривали спесиво на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по краям бульвара, смиренно уступали им дорогу. В промежутках этих разноцветных групп мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния, которые, пообедав у себя дома на Петербургской стороне или в Измайловском полку, пришли погулять по Невскому бульвару и полюбоваться большим светом. Молодые и старые щеголи, в уродливых шляпах a la cendrillon (в стиле золушки (фр.).), с сучковатыми палками, обгоняли толпы гуляющих дам, заглядывали им в лицо, любезничали и отпускали поминутно ловкие фразы на франц..
