- Да, сударь, - отвечал он, - я потерял самое драгоценное в жизни - я потерял отчизну... - Отчизну?.. - Да, отчизну! вы видите ее развалины...
Действительно, некоторые из товарищей довольно долго не могли привыкнуть к виду анатомического театра, наполненного ободранными трупами с мутными глаз..
Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы! Они, Саша, оживляют ландшафт и говорят, что там, где-то, есть люди...
Вы читаете «Дневник провинциала в Петербурге», страница 11 (прочитано 3%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- Mais comme elle se gratte! - En voila une fille! - Et remarquez, comme elle a fait ceci... {Но как она почесывается! - Вот так девушка! - И заметьте, как она сделала вот это...} Статский советник пробует пройтись церемониальным маршем, как это делает Шнейдер, то есть вскидывая поочередно то ту, то другую ногу на плечо. Я сам взволнован до глубины души и желаю выразить свои чувства. - Признаюсь, господа, - говорю я, - это... это... заметили ли вы, например, какой у нее отлет? Я изгибаюсь головой и грудью вперед, а остальною частью корпуса силюсь изобразить "отлет". - Именно отлет! C'est le vrai mot! Otliott magnifique! {Вот именно! Отлет! Великолепно!} - Аи да деревня! сидит, сидит в захолустье, да и выдумает! - Messieurs! не говорите так легко об нашем захолустье! У нас там одна помпадурша есть, так у нее отлет! Je ne vous dis que ca! {О прочем умалчиваю!} Я собираю пальцы в кучку и целую кончики. - Ну, все-таки, против Шнейдер... - сомневается статский советник. - Да разве я об Шнейдерше!.. Schneider! mais elle est unique! {Но она несравненна!} Шнейдер... это... это... Но я вам скажу, и помпадурша! Elle ne se gratte pas les hanches, - c'est vrai! mais si elle se les grattait! {Она, правда, не чешет себе бедер, - но если бы она их чесала!} я не ручаюсь, что и вы... Человек! четыре бутылки шампанского! Потом следуют еще четыре бутылки, потом еще четыре бутылки... желудок отказывается вмещать, в груди чувствуется стеснение. Я возвращаюсь домой в пять часов ночи, усталый и настолько отуманенный, что едва успеваю лечь в постель, как тотчас же засыпаю. Но я не без гордости сознаю, что сего числа я был истинно пьян не с пяти часов пополудни, а только с пяти часов пополуночи. На другой день, к другому товарищу, - этот уже не просто статский, а действительный статский советник. - Уж действительный статский! - Да, душа моя, действительный. Благодарение богу, начальство видит мои труды и ценит их. - Да ведь таким образом ты, пожалуй... - И очень не мудрено. Теперь, душа моя, люди нужны, а мои правила настолько известны... Enfin qui vivra - verra {Словом, поживем - увидим.}. Сказавши это, он поднял ногу, как будто инстинктивно куда-то ее заносил. Потом, как бы сообразив, что серьезных разговоров со мной,
провинциалом, вести не приходится, спросил меня: - Надеюсь, что ты видел Шнейдер? - Вчера, с старыми товарищами были. - Это в "Barbe bleue"? Delicieuse! {"Синей бороде"? Восхитительно!} не правда ли? - Comme elle se gratte les hanches et les jambes! {Как она чешет себе бедра и ноги!} - N'est-ce pas! quelle fille! quelle diable de fille! Et en meme temps, actrice! mais une actrice.
... Приступим теперь к объяснению характеров, сперва мужских, потом женских, и начнем с Иоанна.
ИОАНН
Он является в драме в последний год своей жизни, весь сгоревший в страстях, истерзанный угрызениями совести, униженный победами Батория, но не исправленный несчастием и готовый при первом благоприятном обороте дел воспрянуть с прежнею энергиею и снова начать дело всей своей жизни, дело великой крови и великого поту, борьбу со мнимой оппозицией, которой давно не существует. После безграничного самовластия вторая черта в Иоанне - это страстность и впечатлительность. Весьма ошибся бы сценический художник, который, передавая его выходки раскаянья, его желание оставить свет, его самоунижение, вложил бы в свою роль хотя легкий оттенок притворства. Иоанн слишком страстен и слишком проникнут божественностью своих прав, он слишком презирает людей, чтобы низойти до притворства с ними. Он всегда искренен и чистосердечен, но он не может долго оставаться под одним впечатлением. Он жесток по природе и по системе; он не для того только губит, чтобы губить; он губит с политическою целью, но пользуется случаем, чтобы потешить свою жестокость. Он чрезвычайно умен и проницателен, и, если бы природные его способности не были затемнены постоянною мыслию об измене, которая сделалась его хроническою болезнью, он был бы великим государем. Эта боязнь измены, это беспокойное охранение своей власти, которую никто у него не оспаривает, эта злопамятная подозрительность ко всему, что превышает обыкновенный уровень, - составляет третью главную черту его характера. Он также чистосердечно религиозен, но религиозен по-своему. Он служит богу, как бояре служат ему: по страху наказания и в надежде награды. Он хочет купить царствие небесное вкладами, синодиками, земными поклонами и постом, и как в нем нет ничего мелкого, то он щедро сыплет вкладами и поклонами и изнуряет себя постом до полусмерти, пока другое впечатление не заменит первого...
