Армянский славный край Лежит за Араратом, Пожалуй приезжай Ко мне сегодня с братом! 1854 x x x ..
Три "бытовых", по намерению автора, романа Данилевского, образующие трилогию, посвященную изображению оригинальной жизни Приазовского края ("Беглые в ..
.. Все смеялись моим рассказам и уверяли, что я наслушался их от матери или няньки и подумал, что это я сам видел...
Вы читаете «Дневник провинциала в Петербурге», страница 7 (прочитано 2%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- А Бубновин! - Да ведь вы с ним даже не говорили! - Какой вы, батюшка, однако ж, чудной! разве этакого человека можно сразу! Его надобно еще приучить к себе, чтобы он, значит, к физиономии-то сначала присмотрелся! Раз скажешь ему: Анемподисту Тимофеичу! в другой: Анемподисту Тимофеичу! - ну, он и прислушивается помаленьку. Успел ты ему понравиться - дело в шляпе! Не успел - домой поезжай! и проедаться тут нечего! Вот этот барин, что про Шнейдершу-то давеча молвил, - вы видели, как он па него посмотрел! Да барин-то плох! Другой бы на его месте так бы этой Шнейдершей Бубновина раззудил, что завтра и по рукам бы хлопнули! - За чем же дело? воспользуйтесь! - Я, батюшка, и то уж подумываю! Кончено дело! завтра же чем свет - к Бубновину! Я ему этот прожектец во всех статьях разверну! Я возвращаюсь в свой нумер усталый, ошеломленный, полупьяный, нераздетый бросаюсь в постель и засыпаю тяжелым сном. Во сне мне видится железная дорога от Петербурга до самого устья Печоры. Локомотив, пыхтя и свистя, несется в необозримую даль; болотные трясины содрогаются, леса оглашаются бесконечным эхом, испуганные звери и птицы скрываются куда-то далеко, в непроглядный мрак. На поезде сидит жандарм и какой-то партикулярный молодой человек. И мчатся эти люди день и ночь, худо спят, наскоро закусывают, бегут, спешат, как будто и невесть какие приятства ожидают их на устье Печоры. А с устья Печоры, в свою очередь, тоже мчится поезд, и несется на нем господин Латкин с свежею печорскою семгою и кедровой шишкой в руках, как доказательство крайней необходимости дороги в этот кишащий естественными богатствами край. И вдруг в Усть-Сысольске ужасное столкновение... Раздается треск, гром; я в ужасе мечусь на постеле и наконец вскакиваю. В комнате темно; в дверь моего нумера действительно кто-то сильнейшим образом стучит. Отпираю; влетает Прокоп. - Спите, батюшка, спите! - говорит он мне укоризненно, - а я, покуда вы тут спите, у Дюссо с таким человечком знакомство свел! - С каким еще человечком? - спрашиваю я, насилу продирая глаза. - Да уж с таким человечком, что, ежели через неделю мое дело не будет слажено и покончено, назовите меня в глаза подлецом! Не успеваю я ответить, как влетают разом Тертий Семеныч и Петр Иваныч. - Ну, батюшка, слава богу! кажется, мое дело в шляпе! - говорит Тертий Семеныч. - И меня, я полагаю, через недельку поздравить будет можно! - перебивает его Петр Иваныч. - Ну, а теперь пора и отдохнуть! - возглашает Прокоп, - да что, впрочем, не выпить ли на ночь прощеную! Но я решительно отказываюсь, и гости, после долгих упрашиваний, расходятся наконец по нумерам. Я остаюсь один (бьет уж два часа) и вновь ложусь спать.
... Да, меня зовут Марк Маронье, как дерево. Мне 24, время - 2 часа 10 минут пополуночи. Цифры и буквы - вся жизнь человека сводится к ним. Жизнь -это череда телевизионных игр: сперва "Поле чудес", потом "Колесо фортуны", а затем, если все складывается удачно, "Кто хочет выиграть миллион?". Итак, мой рост 1,84 метра при весе 58 кило; можете себе представить, какой я худой. По сравнению со мной любой боксер полулегкого веса - просто борец сумо. В обнаженном виде я вызываю в людях сострадание и жалость. Мои кости видны столь же отчетливо, как на скелете с медицинского факультета. Тем не менее я много ем. Похоже, дело тут в усвояемости пищи. Но вряд ли мне пристало на это жаловаться: рахитизм сейчас в моде, и я пользуюсь этим вовсю. Что касается моего лица, то оно более необычно. Так уж вышло, что у меня два носа: один, как у большинства людей, расположен надо ртом посредине моего фациеса; если не считать его бержераковских размеров, в остальном, надо признать, он весьма банален. Оригинальность придает мне второй нос. Он находится у меня под нижней губой в том месте, где у нормальных людей подбородок, независимо от того, волевой он или скошенный. Этот второй нос, едва не давший название сему труду (я немало вдохновлен творением Симоны де Бовуар), не что иное, как подбородок, в просторечии называемый "выдающийся". То есть разновидность моего носа можно определить как "Canada Dry": он имеет форму носа, цвет носа, но не дышит, лишен ноздрей, а стало быть, редко бывает соплив. По правде говоря, этот весьма выдающийся подбородок совершенно бесполезен. Он не мешает, но и не дает преимуществ. Я не получаю от него никакой практической выгоды. Это самая ненужная часть моего тела вместе с мизинцами ног. И все же я ни за что на свете с ним не расстанусь. Вспомните опять же Сирано: "Еще прекрасней это, коль бесцельно" (последний акт). Эта фраза Ростана частенько служила мне аргументом против пластических хирургов, которые охотно принимали мой нос за поле эксперимента для своих скальпелей...
