Рыцарь: Условия такие: я буду жить, пока тебе не проиграю. Если выиграю — ты отпускаешь меня. Решено? Рыцарь протягивает Смерти два сжатых кулака...
собр. соч., т. I--XIV. , Изд-во АН СССР, 1937--1952. ГПБ -- Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Добролюбов -- Н...
Что за торпеду ты подсунула нам под язычок? И откуда здесь лазерные лучи, вон те, что режут на куски слои жидкого воздуха? И кто запускает столитровые бутылки шампанского, эти вот, что свищут у нас над головами?..
Вы читаете «За рубежом», страница 12 (прочитано 5%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
-- А. Т.), с каждым днем все больше и больше теряет кредит". Современный французский буржуа "давно уже понял, что горизонты могут быть расширены лишь в ущерб ему...". Он желает и "соответственной" его идеалам республики -- "республики без республиканцев", по циническому выражению одного из его кумиров -- Тьера, или, как добавляет уже сатирик, "...республики спроса и предложения... республики, в которой не будет ни "приключений" (вроде захвата власти Луи Бонапартом, впоследствии -- Наполеоном III. -- А.Т.), ни... "горизонтов". Все беспощаднее анатомирует сатирик этот воцарившийся здесь уклад жизни с его "сонливой простотой воззрений", с отношением к науке лишь как к источнику чисто прикладных знаний и со столь же "прикладными" воззрениями на религию, мораль, искусство. В последний приезд рассказчика Париж предстает перед ним уже не веселым, а... воняющим. Действительный факт тогдашнего городского неустройства получает под щедринским пером самое широкое и гротескное истолкование: "...известно, что никто не выделяет такую массу естественных зловоний, как благополучный человек", а буржуазному Парижу ныне "остается только упитываться и тучнеть", и его сытость доходит уже "до геркулесовых столпов". Блестящий сатирический фейерверк вспыхивает в книге по поводу тогдашней французской литературы, вольно или невольно ставшей "потрафлять" вкусам и запросам своего сытого читателя, главным образом интересующегося, "каким телом обладает героиня романа, с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила первый, второй и последующие адюльтеры, в каком была каждый раз платье" и т. п. Помимо острой характеристики романа Эмиля Золя "Нана", пользовавшегося поистине скандальным успехом, на этих страницах возникает и пародия. Элементы этого жанра вообще нередки в произведениях Щедрина. Так, в "Господах ташкентцах" описание ночного обыска явно перекликается с известным стихотворением Фета "Шепот, робкое дыханье, трели соловья...": "Ночь, робеющий дворник, бряцания (жандармских шпор. -- А. Т.) о тротуары и черные лестницы" и т. д. На сей же раз зло имитируется произведение, написанное согласно выдвинутой Золя концепции натуралистического романа и изобилующее бесчисленными подробностями, объективно именно теми самыми, которых ищет и ждет обленившийся ум читателя. "...Для современного буржуа это мелькание мысли совершенно по плечу, -- резюмирует Щедрин. -- Ему любы литераторы, которые не затрудняют его загадками, а излагают только его собственные обыденные дела". Писатель, неуклонно сражавшийся за "расширение арены реализма", восставал против самого причисления подобного направления к реализму: "...размеры нашего реализма несколько иные, нежели у современной школы французских реалистов, -- язвительно писал Щедрин.
... Никогда еще мне не было так мучительно тяжело не нарушить обет молчания, как в ту минуту, но потом я напомнил себе, по какой причине искал убежища, пытался скрыться от алчного мира. К тому же, надо признаться, эти двое были не так уж и далеки от истины. Как сказал мне мой директор распорядитель в тот день, когда я был уволен из фирмы: «Сейчас наблюдается одна из самых благоприятных тенденций к повышению курсов за всю историю биржи. Как же вы ухитрились потерять так много денег наших клиентов?» Мне нечего было ответить. Я вышел и направился по Уолл стрит в бар Слаттери. — С добрым утречком, — сказал Слаттери. — Как обычно? Как обычно? Сколько же времени я уже сижу здесь по утрам, читая «Джорнал» и накачиваясь «кровавой Мэри»? — Слаттери, — ответил я, — позвольте задать вам один вопрос, по дружески: как по вашему, я уже превратился в пьяницу? Он задумчиво посмотрел на меня и спросил: — А что, это мешает вам на работе? — Уже нет, — признал я. Это почти все, что сохранилось у меня в памяти о том дне. Очнулся я в подсобке, лежа на животе рядом с ящиком, полным бутылок с надписью «Кана 20 20» на этикетках. С большим трудом, приложив немало усилий, я встал на колени и тщательно осмотрел одну из бутылок, в которой, судя по виду, было красное с оранжевым оттенком вино. Я отвинтил крышечку и выпил глоток. Внезапно я пришел к убеждению, что жидкость, находящаяся сейчас у меня во рту, сильно отдает смесью виноградного напитка «Кул Эйд» с аккумуляторной кислотой, хотя сам этой смеси ни разу в жизни не пробовал. Я выплюнул жидкость на пол и, шатаясь, поплелся в туалет прополоскать рот от скрипевшего на зубах осадка. Когда меня нашел Слаттери, я, уставившись в зеркало, сковыривал с зубов пятнышки, подозрительно напоминавшие частицы ржавчины. Слаттери уже закрывал заведение на ночь, но я, чувствуя неприятный вкус во рту, принялся молить о чашечке кофе. Он налил мне чашку за стойкой бара. — Знаете что, — оказал он, когда я, обжигаясь, пытался отхлебнуть кофе, — наверно, вы не созданы для Уолл стрит. Гляжу я на вас тут по утрам и думаю, что хотите вы только одного: удрать с биржи...
