Пошехонская старина. Окончание

- Говори: пригласила ты его?
- Поедет он к нам! еще к кому!
- Ах, ты...
Матушка поднимает руку. Сестрица несколько секунд смотрит на нее
вызывающими глазами и вдруг начинает пошатываться. Сейчас с ней сделается
истерика.
Сестрица умеет и в обморок падать, и истерику представлять. Матушка
знает, что она не взаправду падает, а только "умеет", и все-таки до страху
боится истерических упражнений. Поэтому рука ее застывает на воздухе.
- Ладно, после с тобой справлюсь. Посмотрю, что от тебя дальше
будет, - говорит она и, уходя, обращается к сестрицыной горничной: - Сашка!
смотри у меня! ежели ты записочки будешь переносить или другое что, я
тебя... Не посмотрю, что ты кузнечиха (то есть обучавшаяся в модном
магазине на Кузнецком мосту), - в вологодскую деревню за самого что ни на
есть бедного мужика замуж отдам!
Как на грех, в это утро у нас в доме ожидают визитов. Не то, чтобы это
был назначенный приемный день, а так уже завелось, что по пятницам
приезжают знакомые, за которыми числится "должок" по визитам.
В два часа и матушка и сестрица сидят в гостиной; последняя протянула
ноги на стул; в руках у нее французокая книжка, на коленях - ломоть черного
хлеба. Изредка она взглядывает на матушку и старается угадать по ее лицу,
не сделала ли она "распоряжения". Но на этот раз матушка промахнулась или,
лучше сказать, просто не догадалась.
- Что черный хлеб ешь? голодна, что ли?
- Завтракать не даете - что же есть? Во всех порядочных домах завтрак
подают, только у нас...
- Заведения такого нет, оттого и не подают.
- Куска жалко! Ах, что за дом! Комнаты крошечные, куда не обернешься,
везде грязь, вонь... фу!
Сестрица встает и начинает в волненье ходить взад и вперед по
комнате.
- Тошнота! - восклицает она, - уж когда-нибудь я...
- Будет!
- Нет, не будет, не будет, не будет. Вы думаете, что ежели я ваша
дочь, так и можно меня в хлеву держать?!
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди гости нагрянут - и
она боится, что дочка, назло ей, уйдет в свою комнату. Хотя она и сама не
чужда "светских разговоров", но все-таки дочь и по-французски умеет, и
манерцы у нее настоящие - хоть перед кем угодно не ударит лицом в грязь.
- Еспер Алексеич Клещевинов! - докладывает Конон.
- Скажи, что дома нет! - восклицает в волнении матушка, - или нет,
постой! просто скажи: не велено принимать!
Но сестрица, как вкопанная, остановилась перед нею. Лицо у нее злое,
угрожающее; зеленоватые глаза так и искрятся.
- Если вы это сделаете, - с трудом произносит она, задыхаясь и
протягивая руки, - вот клянусь вам... или убегу от вас, или вот этими
самыми руками себя задушу! Проси! - обращается она к Конону.