Как угодно. Глафира Фирсовна. Ну, что ваш плезир-то? Михевна. Как, матушка, изволили сказать? Не дослышала я...
Меня занимают страсть и тоска, а память чувств - это вам не ракетная техника или там валовой национальный продукт. Итак, перед нами покойный Гарри Фонштейн и его покойная жена Сорелла...
Красавица проснулась на заре И нежилась на ложе томной лени. Но дивный сон, но милый Гавриил Из памяти ее не выходил. Царя небес любить она хотела, ..
Вы читаете «Пошехонская старина. Окончание», страница 11 (прочитано 6%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- Она у Фильда [Знаменитый в то время композитор-пианист, родом англичанин, поселившийся и состарившийся в Москве. Под конец жизни он давал уроки только у себя на дому и одинаково к ученикам и ученицам выходил в халате. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)] уроки берет. Дорогонек этот Фильд, по золбтенькому за час платим, но зато... Да вы охотник до музыки? - Помилуйте! за наслажденье почту! - Наденька! сыграй нам те варьяции... "Не шей ты мне, матушка"... помнишь! Сестра встает; а за нею все присутствующие переходят в зал. Раздается "тема", за которою следует обычная вариационная путаница. Стриженый слегка припевает. - Поздравляю! проворно ваша дочка играет! - хвалит он, - а главное, свое, русское... Мужчины, конечно, еще проворнее играют, ну, да у них пальцы длиннее! Кончая пьесу, сестрица рассыпается в трели. - Вот, вот, вот! именно оно самое! - восклицает жених и, подходя к концертантке, поздравляет ее: - Осчастливьте, позвольте ручку поцеловать! Сестрица вопросительно смотрит на матушку. - Что ж, дай руку! - соглашается матушка. - Да кстати позвольте и еще попросить сыграть... тоже свое что-нибудь, родное... Сестрица снова садится и играет варьяции на тему: "Ехал казак за Дунай"... Стриженый в восторге, хотя определительно нельзя сказать, что более приводит его в восхищение, музыка или стук посуды, раздающийся из гостиной. Бьет десять часов. Ужина не будет, но закуску приготовили. Икра, семга, колбаса - купленные; грибы, рыжики - свои, деревенские. - Милости просим закусить, Федор Платоныч! водочки! - приглашает матушка. - Не откажусь-с. Жених подходит к судку с водкой, несколько секунд как бы раздумывает и, наконец, сряду выпивает три рюмки, приговаривая: - Первая - колом, вторая- соколом, третья - мелкими пташечками! Для сварения желудка-с. Будьте здоровы, господа! Барышня! - обращается он к сестрице, - осчастливьте! соорудите бутербродец с икрой вашими прекрасными ручками! - Что ж, если Федору Платонычу это сделает удовольствие... - разрешает матушка. Стриженый мгновенно проглатывает тартинку и снова направляется к водке. - Не будет ли? - предваряет его матушка. - Виноват. Забылся-с Говоря это, он имеет вид человека, который нес кусок в рот, и у него по дороге отняли его. - Прекрасная икра! превосходная! - поправляется он, - может быть, впрочем, оттого она так вкусна, что оне своими ручками резали. А где, сударыня, покупаете? - Не знаю, в лавке где-нибудь человек купил. - Почем-с? - Рублик за фунт. Дорога. - Дорогонько-с. Я восемь гривен плачу на монетном дворе. Очень хороша икра. - Сёмужки, Федор Платоныч? - Не откажусь-с.
... Это было сказано уже явно ироническим тоном. Полковник почувствовал досаду, но не нашелся, что ответить. Дух военной субординации не допускает ни резкого ответа, ни даже простого возражения. В это время на дороге появился молодой артиллерийский офицер, который ехал верхом к ущелью в сопровождении своего горниста. Это был капитан Коултер. На вид ему было не больше двадцати трех лет. Он был среднего роста, очень худощав и гибок. В его манере держаться на лошади было что-то сугубо штатское. Лицо капитана представляло разительный контраст с лицами окружающих - тонкое, с орлиным носом, серыми глазами и белокурыми усами. Его длинные, слегка спутанные волосы были такими же светлыми, как усы. Костюм его отличался явной небрежностью. Козырек потрепанной фуражки был чуть сдвинут набок, из-под мундира, застегнутого лишь у портупеи, виднелась рубашка, относительно чистая, если принять во внимание условия походной жизни. Но небрежность была только в его одежде и осанке; лицо, напротив, выражало напряженный интерес ко всему окружающему. Взгляд его серых глаз время от времени, точно луч прожектора, скользивший по окрестностям, был большей частью устремлен на небосвод по другую сторону ущелья. Только небо он и мог видеть в том направлении, пока не добрался до верхней части дороги. Приблизившись к дивизионному и бригадному командирам, он машинально отдал честь и хотел было проехать мимо. Но тут полковник, повинуясь внезапному побуждению, жестом приказал ему остановиться. - Капитан Коултер,- сказал он.- На соседней горе, по ту сторону ущелья, находятся двенадцать вражеских орудий. Если я правильно понял генерала, он приказывает вам доставить сюда пушки и атаковать их. Последовало глубокое молчание. Генерал бесстрастно смотрел на отдаленный склон, по которому медленно карабкался вверх полк пехоты, напоминая стелющееся по колючему кустарнику клочковатое грязно-голубое облако. Коултер, казалось, не обращал на генерала никакого внимания...
