When they come back their talk is rather more animated. One of their topics is always brass-banding, for they are both instrumentalists; bu..
В 1833 году он умер. ВОЕННЫЙ ГИМН ГРЕКОВ (Сочинение Риги) Воспряньте, Греции народы! День славы наступил...
озьми, всякая называется "То да се -- 2000", норовя внушить мысль, что она де посвящена наиважнейшим вопросам, рассмотрение которых невесть почему было отложено на целую тысячу лет..
Вы читаете «Пошехонская старина. Окончание», страница 12 (прочитано 6%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Да-с, так вы, Василий Порфирыч, изволили говорить, что в газетах комету предвещают? - Да, пишут. - Это к набору-с. Всегда так бывает: как комета - непременно набор. Жених косится на водку и наконец не выдерживает... Матушка, впрочем, уж не препятствует ему, и он вновь проглатывает две рюмки. Все замечают, что он слегка осовел. Беспрерывно вытирает платком глаза и распяливает их пальцами, чтоб лучше видеть. Разговор заминается; матушка спешит сократить "вечерок", тем более, что часы уж показывают одиннадцатый в исходе. - Кто там! - кличет она прислугу, - уберите водку! Приказание это служит сигналом. Стриженый щелкает шпорами и, сопровождаемый гостеприимными хозяевами, ретируется в переднюю. - И напредки милости просим, коли не скучно показалось, - любезно прощается матушка. - Почту за счастье-с. Жених уехал... Матушка, усталая, обескураженная, грузно опускается на диван. - Не годится, - отрезывает она. Но дядя держится другого мнения. - По-моему, надо повременить, - говорит он. - Пускай ездит, а там видно будет. Иногда даже самые горькие пьяницы остепеняются. - По трактирам шляется, лошадей не держит, в первый раз в дом приехал, а целый графин рому да пять рюмок водки вылакал! - перечисляет матушка. - Как знаешь, а по-моему, все-таки осмотреться надо. Капитал у него хороший - это я верно знаю! - стоит на своем дядя. - Того гляди, под суд попадет... Ты что скажешь? - обращается матушка к сестрице. - Мне что ж... Как вы... - Говори! не мне замуж выходить, а тебе... Как ты его находишь? хорош? худ? Сестрица задумалась. Очевидно, внутри у нее происходит довольно сложный процесс. Она понимает, что Стриженый ей не пара, но в то же время в голове ее мелькает мысль, что это первый "серьезный" жених, на которого она могла бы более или менее верно рассчитывать. Встречала она, конечно, на вечерах молодых людей, которые говорили ей любезности, но всё это было только мимоходом и ничего "настоящего" не обещало впереди; тогда как Стриженый был настоящий, заправский жених... Он мог доставить ей самостоятельность, устроить "дом", в котором она назначила бы приемные дни, вечера... В ожидании такого жениха, она заранее приготовилась "влюбиться"... Конечно, она не "влюбилась" в Стриженого... Фи! одна накладка на голове чего стоит!.. но есть что-то в этом первом неудачном сватовстве, отчего у нее невольно щемит сердце и волнуется кровь. Не в Стриженом дело, а в том, что настала ее пора... - Ах, какая я несчастная! - вырывается из ее груди вопль. С этим восклицанием она вся в слезах выбегает из комнаты.
XVI. ПРОДОЛЖЕНИЕ МАТРИМОНИАЛЬНОЙ ХРОНИКИ. - ЕСПЕР КЛЕЩЕВИНОВ.
... Никогда еще мне не было так мучительно тяжело не нарушить обет молчания, как в ту минуту, но потом я напомнил себе, по какой причине искал убежища, пытался скрыться от алчного мира. К тому же, надо признаться, эти двое были не так уж и далеки от истины. Как сказал мне мой директор распорядитель в тот день, когда я был уволен из фирмы: «Сейчас наблюдается одна из самых благоприятных тенденций к повышению курсов за всю историю биржи. Как же вы ухитрились потерять так много денег наших клиентов?» Мне нечего было ответить. Я вышел и направился по Уолл стрит в бар Слаттери. — С добрым утречком, — сказал Слаттери. — Как обычно? Как обычно? Сколько же времени я уже сижу здесь по утрам, читая «Джорнал» и накачиваясь «кровавой Мэри»? — Слаттери, — ответил я, — позвольте задать вам один вопрос, по дружески: как по вашему, я уже превратился в пьяницу? Он задумчиво посмотрел на меня и спросил: — А что, это мешает вам на работе? — Уже нет, — признал я. Это почти все, что сохранилось у меня в памяти о том дне. Очнулся я в подсобке, лежа на животе рядом с ящиком, полным бутылок с надписью «Кана 20 20» на этикетках. С большим трудом, приложив немало усилий, я встал на колени и тщательно осмотрел одну из бутылок, в которой, судя по виду, было красное с оранжевым оттенком вино. Я отвинтил крышечку и выпил глоток. Внезапно я пришел к убеждению, что жидкость, находящаяся сейчас у меня во рту, сильно отдает смесью виноградного напитка «Кул Эйд» с аккумуляторной кислотой, хотя сам этой смеси ни разу в жизни не пробовал. Я выплюнул жидкость на пол и, шатаясь, поплелся в туалет прополоскать рот от скрипевшего на зубах осадка. Когда меня нашел Слаттери, я, уставившись в зеркало, сковыривал с зубов пятнышки, подозрительно напоминавшие частицы ржавчины. Слаттери уже закрывал заведение на ночь, но я, чувствуя неприятный вкус во рту, принялся молить о чашечке кофе. Он налил мне чашку за стойкой бара. — Знаете что, — оказал он, когда я, обжигаясь, пытался отхлебнуть кофе, — наверно, вы не созданы для Уолл стрит. Гляжу я на вас тут по утрам и думаю, что хотите вы только одного: удрать с биржи...
