Вы читаете «Невинные рассказы», страница 6 (прочитано 6%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- Стало быть, живые картины улажены... Что же касается до спектакля, messieurs, - говорит Дарья Михайловна, - то он будет составлен из следующих пьес:
В ЛЮДЯХ АНГЕЛ, НЕ ЖЕНА, ДОМА С МУЖЕМ САТАНА
/Комедия в 3-х действиях /
*ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:*
Г. Славский Мечислав Владиславович Семионович Г-жа Славская Аглаида Алексеевна Размановская Г-жа Трефкина Анфиса Петровна Луковицына Г-жа Небосклонова Анна Семеновна Симиас Размазня Федор Федорович Шомполов (самородный комик, процветающий в палате государственных имуществ в должности помощника чего-то или кого-то) Прындик Леонид Сергеевич Разбитной Лакей 1-ый Экзекутор губернского правления Лакей 2-ой Стуколкин
ЧИНОВНИК
/Комедия в 1-м действии/
*ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:*
Княгиня Дарья Михайловна Голубицкая Полковник Леонид Сергеевич Разбитной Мисхорин Семен Семенович Линкин Надимов Мечислав Владиславович Семионович Дробинкин Федор Федорович Шомполов.
- Кажется, messieurs, таким образом будет хорошо? - прибавляет Дарья Михайловна, прочитав список ролей. Все находят, что отлично. - Теперь, господа, - вступается Семионович, - необходимо выбрать нам режиссера... Я предлагаю возложить эту обязанность на Алоизия Целестиновича Загржембовича. - Аксиос! - возглашают преданные. Алоизий Целестиныч кланяется и благодарит за доверие. Он дает слово, что употребит все усилия, чтоб оправдать столь лестное поручение. - Алоизий Целестиныч! - говорит Разбитной, - вы не забудьте, что для Шомполова необходимо, чтоб на репетициях был ерофеич и колбаса. Все берутся за шляпы и намереваются разойтись. - Господа! господа! - возглашает Загржембович, - как режиссер, я должен вас остановить, потому что не решен еще один важный пункт: кто будет суфлером? - Мамаса! - говорит младший сынок Дарьи Михайловны, - я хочу быть суфьёем. - Нет, душечка, ты будешь казачком. - Я уз бый казачком, я хочу быть суфьёем. - Ну, полно, душечка, ты будешь шоколад подавать! - Я, господа, предлагаю выбрать суфлера из учеников гимназии: им часто приходится суфлировать друг друга! - Великолепная мысль! вы золотой человек, Алоизий Целестиныч. - L'incident est vide! - восклицает Разбитной. Все уходят, и Семионович, заранее предвкушая доставшуюся ему роль и искрививши судорожно рот, декламирует на лестнице: "И к горю моего звания, я должен сказать, что я и обижаться не вправе, пока у нас будут взяточники". В швейцарской он уже полон негодования: "Надо крикнуть на всю Россию, - провозглашает он, - что пришла пора, и она действительно пришла, - искоренить зло с корнями", - и вместе с тем делает рукою жест, как будто действительно копается ею в земле.
... Прошло несколько мучительных минут. Отец тяжело вздохнул на всю комнату. Егорка выглянул сердито и сказал: - В лавочку, что ли, надо? давай! Чего молчишь то? тут нечего молчать!.. Такая уступка со стороны Егорки служила шагом к примирению, и у отца отлегло от сердца. Впрочем, случалось, что отец и в трезвом виде давал своему сыну потасовку. Заспорят иногда: отец хочет киселя, а сын каши; отец закричит: "Молчи!", а сын отвечает: "Чего молчи? я тебе дело говорю". Отец и натрясет ему вихор. Только тогда уже отцов верх, и Егорка не знает, как подойти к нему. Но ссоры редко случались; отец большею частию соглашался, что "каша не в пример лучше киселя", тем дело и кончалось. Слесарь был человек безграмотный; знал он свое ремесло, несколько молитв на память и без смысла, много песен и много сказок; работу он любил и часто говаривал: "Бог труды любит, Егорка", "Кто трудится, свое ест". Вот и весь нравственный капитал, который он мог передать своему сыну. Бог знает, что бы вышло впоследствии из мальчика? Вероятно, второй экземпляр отца, слесаря Ивана Иванова Молотова. Но судьба готовила ему иную жизнь. Егорушка скоро лишился отца. Тогда один профессор, по имени Василий Иваныч, - а фамилию не скажем, - у которого слесарь работал и которому понравился сын его, взял Егорушку к себе. Василий Иваныч был странный старик, и судьба его была странная. Смолоду ему трудно было победить науку, но он победил ее; хворал от бессонных ночей, но все-таки взял свое, веря в истину, что терпение и усидчивость все преодолевают, что в терпении гений. Он в прежние годы даже водку пил на том основании, что умный человек не может не пить; не любил женщин - тоже на ученых основаниях; был неопрятен, рассеян, нюхал табак. Он довольно поработал на своем веку, много перевел немецких и французских книг, а некоторые из его статей и теперь еще имеют значение как материалы. За наукою он так и позабыл жениться. Но чем он становился старее, тем делался опрятнее, водки терпеть не мог и с завистью смотрел на женатых людей...
