Можешь идти. Вельвицкий. Слушаю-с. Так, стало быть-с, бумаги по делу вдовы Кауровой приготовить-с?.. Балагалаев. Ну, конечно, конечно...
Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами, а нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого. Походит, походит Катерина Львовна..
-- Раз... два... Аграфена Кондратьевна Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) - Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться! Липочка...
Вы читаете «Дневник провинциала в Петербурге», страница 82 (прочитано 25%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Наконец Прокоп не выдержал. - Стой! - зарычал он в неистовстве, - срыву? сколько надобно? - Помилуйте... срыву! разве я дал повод предполагать? - Да ты не мямли; сказывай, сколько? - Ежели так, то, конечно, я буду откровенен. Прежде всего, я охотно допускаю, что исход процесса неизвестен и что, следовательно, надежды на обратное получение миллиона не могут быть названы вполне верными. Поэтому потерпевшая сторона _может_ и даже _должна_ удовлетвориться возмещением лишь части понесенного ею ущерба. В этих видах, а равно и в видах округления цифр, я полагал бы справедливым и достаточным... ограничить наши требования суммой в сто тысяч рублей. - На-тко! выкуси! Прокоп сделал при этом такой малоупотребительный жест, что даже молодой человек, несмотря на врожденную ему готовность, утратил на минуту ясность души и стал готовиться к отъезду. - Стой! пять тысяч на бедность! Довольно? Молодой человек обиделся. - Я решительно замечаю, - сказал он, - что мы не понимаем друг друга. Я допускаю, конечно, что вы можете желать сбавки пяти... ну, десяти процентов с рубля... Но предлагать вознаграждение до того ничтожное, и притом в такой странной форме... - Ну, сядем... будем разговаривать. За что же я, по-вашему, вознаграждение-то должен дать? - Я полагаю, что этот предмет нами уже исчерпан и что насчет его не может быть даже недоразумений. Дело идет вовсе не о праве на вознаграждение - это право вне всякого спора, - а лишь о размере его. Я надеюсь, что это наконец ясно. - Ну, хорошо. Положим. Поддели вы меня - это так. Ходите вы, шатуны, по улицам и примечаете, не сблудил ли кто, - это уж хлеб такой нынче у вас завелся. Я вот тебя в глаза никогда не видал, а ты мной здесь орудуешь. Так дери же, братец, ты с меня по-божески, а не так, как разбойники на больших дорогах грабят! Не все же по семи шкур драть, а ты пожалей! Ну, согласен на десяти тысячах помириться? Сказывай! сейчас и деньги на стол выложу! Молодого человека слегка передергивает. С минуту он колеблется, но колебание это длится именно не больше одной минуты, и твердость духа окончательно торжествует. - Извольте, - говорит он, - для вас девяносто тысяч. Менее - ей-богу - не в состоянии! - Да ты говори по совести! Ведь десять тысяч - это какие деньги! Сколько делов на десять тысяч сделать можно? Ведь и Дашке твоей, и Машке - обеим им вместе красная цена грош! Им десяти-то тысяч и не прожить! Куда им! пойми ты меня, ради Христа! - Я все очень хорошо понимаю-с, но позвольте вам доложить: тут дело идет совсем не о каких-то неизвестных мне Машках или Дашках, а о восстановлении нарушенного права! Вот на что я хотел бы обратить ваше внимание! - Ну да, и восстановления и упразднения - все это мы знаем! Слыхали.
... Se ocuparian de el, como siempre. Y cual si temiera ser llamado, perdiendo en un instante el bienestar de la soledad, abandono el patio, saliendo a la calle. Las dos de la tarde. Casi hacia calor, aunque era el mes de marzo. Rafael, habituado al
viento frio de Madrid y a las lluvias de invierno, aspiraba con placer la tibia brisa que esparcia el perfume de los huertos por las estrechas callejuelas de la ciudad vieja. Anos antes habia estado en Italia con motivo de una peregrinacion catolica: su madre lo habia confiado a la tutela de un canonigo de Valencia, que no quiso volver a Espana sin visitar a don Carlos, y Rafael recordaba las callejuelas de Venecia al pasar por las calles de la vieja Alcira, profundas como pozos, sombrias, estrechas, oprimidas por las altas casas, con toda la economia de una ciudad que, edificada sobre una isla, sube sus viviendas conforme aumenta el vecindario y solo deja a la circulacion el terreno preciso. Las calles estaban solitarias. Se habian ido a los campos los que horas antes las llenaban en ruidosa manifestacion. Los desocupados se encerraban en los cafes, frente a los cuales pasaba apresuradamente el diputado, recibiendo al traves de las ventanas el vaho ardiente en que zumbaban choques de fichas y bolas de marfil y las animadas discusiones de los parroquianos. Llego Rafael al puente del Arrabal, una de las dos salidas de la vieja ciudad, edificada sobre la isla. El Jucar peinaba sus aguas fangosas y rojizas en los machones del puente. Unas cuantas canoas balanceabanse amarradas a las casas de la orilla. Rafael reconocio entre ellas la barca que en otro tiempo le servia para sus solitarias excursiones por el rio, y que, olvidada por su dueno, iba soltando la blanca capa de pintura. Despues se fijo en el puente: en su puerta ojival, resto de las antiguas fortificaciones; en los pretiles de piedra amarillenta y roida, como si por las noches vinieran a devorarla todas las ratas del rio, y en los dos casilicios que guardaban unas imagenes mutiladas y cubiertas de polvo. Eran el patron de Alcira y sus santas hermanas: el adorado San Bernardo, el principe Hamete, hijo del rey moro de Carlet, atraido al cristianismo por la mistica poesia del culto, ostentando en su frente destrozada el clavo del martirio...
