И зачем слова? Откуда взять материалу для речей? У всякого возникает своя мысль, возникают и зреют думы и мечты, воспоминания и образы...
Во всяком случае, грамматики начинали прежде всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на возвышениях наблюдать битву. Потом вступала фило..
"You are lucky to have any thing finished," he rejoined. "Since Hazard got here every thing is turned upside down; all the plans are changed...
Вы читаете «Дневник провинциала в Петербурге», страница 79 (прочитано 24%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Другая мысль, составлявшая неизбежное продолжение первой: вот сейчас... сейчас, сию минуту... вот! - была до того мучительна, что Прокоп стремительно вскакивал с постели и начинал бродить взад и вперед по спальной. - Всех! - бормотал он, - всех! Однако ж нелепость этой угрозы была до того очевидна, что он едва успевал вымолвить ее, как тут же начинал скрипеть зубами и с каким-то бессильным отчаянием сучить руками. - Всем! - продолжал он, вдруг изменяя направление своих мыслей, - всем с завтрашнего же дня двойное жалованье положу! А уж Гаврюшку-подлеца изведу! Изведу я тебя, мерзкий ты, неблагодарный ты человек! Прокоп шагал и скрипел зубами. Он злобствовал тем более, что его же собственная мысль доказывала ему всю непрактичность его предположений. "Разве Гаврюшка один! - подсказывала эта мысль. - Нет, он был один только до тех пор, пока немотствовали его уста. Теперь, куда ни оглянись, - везде Гаврюшки! Сегодня их двадцать; завтра - будет сто, тысяча. Да опять и то: за что им платить? за что? Разве они что-нибудь заслужили? Разве они видели, помогли, скрыли? Ну, Гаврюшка... это так! Он видел, и все такое... Он был вправе требовать, чтоб ему платили! А то, на-тко сбоку припеку, нашлась целая орава охотников - и всем плати!" - Да будь я анафема проклят, если хоть копейку вы от меня увидите... м-м-мерзавцы! - задыхается Прокоп. И он шагает, шагает без сна до тех пор, пока розоперстая аврора не освещает спальни лучами своими. Утром он узнает, что Гаврюшка исчез неизвестно куда... А сестрица Марья Ивановна уж успела тем временем кой-что пронюхать, и вот, в одно прекрасное утро, Прокопу докладывают, что из города приехал к нему в усадьбу адвокат. Адвокат - молодой человек самой изящной наружности. Он одет в щегольскую коротенькую визитку; волосы аккуратно расчесаны a la Jesus; {как у Христа.} лицо чистое, белое, слегка лоснящееся; от каждой части тела пахнет особыми, той части присвоенными, духами. Улыбка очаровательная; жест мягкий, изысканный; произношение такое, что вот так и слышится: а хочешь, сейчас по-французски заговорю! Прокоп в первую минуту думает, что это жених, приехавший свататься к старшей его дочери. - Я приехал к вам, - начинает адвокат, - по одному делу, которое для меня самого крайне прискорбно. Но... vous savez... {вы знаете...} вы знаете... наше ремесло... впрочем, au fond {в сущности.}, что же в этом ремесле постыдного? Сердце Прокопа болезненно сжимается, но он перемогает себя и прерывает речь своего собеседника вопросом: - Позвольте... в чем дело-с! - Итак, приступим к делу. В сущности, это безделица - une misere! И ежели вы будете настолько любезны, чтоб пойти на некоторые уступочки, то безделица эта уладится сама собой.
....Наша жизнь вовсе на наша, все делается помимо нас. Человек растет, растет, складывается и прежде, нежели замечает, идет уж под гору. Вдруг какой-нибудь удар будит его, и он с удивлением видит, что жизнь не только сложилась, но и прошла. Оп тут только замечает тягость в членах, седые волосы, усталь в сердце, вялость в чувствах. Помочь нечем. Узел, которым организм евязап и затянут, - личность - слабеет. Жгучие страсти выдыхаются в успокоивающие рассуждения, дикие порывы - в благоразумные отметки, сердце холодеет, привыкает ко всему, мало требует, мало дает, химическое сродство, где можеэг, утягивает составные части в минеральный мир и заменяет их чем-то мертвым, каменным. Безличная мысль и безличная природа одолевают мало-помалу человеком и влекут его безостановочно на свои вечные, неотвратимые кладбищ ща логики и стихийного бытия...
II
...Когда я пришел в гостиницу, на дворе уже было очень жарко, я сел на балконе. Перед глазами тянулась длинной ниткой обожженная солнцем дорога, она шла у самого моря, по узенькой нарезке, огибавшей гору. Мулы, звоня бубенчиками и украшенные красными кисточками, везли бочонки вина, осторожно переступая с ноги на ногу; медленное шествие их нарушилось дорожной каретой, почталион хлопал бичом и кричал, мулы жались к скалистой стене, возчики бранились, карета, покрытая густыми слоями пыли, приближалась больше и больше и остановилась под балконом, на котором я сидел. Почталион соскочил с лошади и стал Откладывать, толстый трактирщик в фуражке Национальной гвардии отворил дверцы и два раза приветствовал княжеским титулом сидевших в карете, прежде нежели слуга, спавший на козлах, пришел в себя и, потягиваясь, сошел на землю. "Так спят на козлах и так аппетитно тянутся только русские слуги", - подумал я и присталь..
