«Дневник провинциала в Петербурге»

Это была
такая светлая, такая лучезарная возможность, что на ней сестрицы позабывали
даже о взаимной вражде своей.
- Сам! сам перед отъездом в Петербург говорил: миллиона, говорит,
добром поделить не хотите! - восклицает сестрица Марья Ивановна и от
волнения даже вскакивает с места и грозится куда-то в пространство кулаком.
- Сама собственными ушами слышала, как говорил: миллиона, говорит,
добром поделить не хотите! - вторит с невольным увлечением сестрица Дарья
Ивановна.
Фофочка, Лелечка, Нисочка, Аннинька пожимают плечиками и, шепелявя на
институтский манер, произносят:
- Это ужасно! Это уж бог знает что!
- И куда этот миллион девался!
- Точно в прорву какую этот миллион провалился!
- То есть руку на отсеченье отдаю, что Прокопка-мерзавец его украл!
- Он, он, он! Кому другому украсть, как не ему, мерзавцу!
- Сказывают, наш-то пьяница так и не расставался с ним в последнее
время! Куда наш пропоец идет - глядишь, и подлец за ним следом!
- А я так слышала: еще где до свету, добрые люди от заутрени
возвращаются, а они уж в трактир пьянствовать бегут! Вот и допьянствовался,
голубчик!
- У нашего-то, говорят, даже глаза напоследок от пьянства остановились!
- Как не остановиться! с утра до вечера водку жрал! Тут хоть железный
будь, а глаза выпучишь!
Я слушаю эти разговоры, и мне делается так жаль, так жаль моих бедных
сестриц! Правда, что они не совсем-то вежливо обо мне отзываются, но ведь и
я с ними поступил... ах, как я поступил! Шутка сказать - миллион! Чье сердце
не содрогнется при этом слове! И как удачно этот Прокоп дело обделал! Ни
малейшего усложнения! Ни взлома, ни словоохотливой любовницы, ни даже глупой
родственницы, которая иначе не помирилась бы, как на подложном завещании, и
потом стала бы этим завещанием его же, Прокопа, всю жизнь шпиговать! Ничего!
Взял, украл - и был таков!
Но часы бьют одиннадцать, и сестрицы расходятся по углам. Тем не менее
сон долгое время не смежает их глаз; как тени, бродят они, каждая в своем
углу, и все мечтают, все мечтают.
- Уж кабы я на месте Прокопки-подлеца была, - мечтает сестрица Марья
Ивановна, - уж, кажется, так бы... так бы! Ну, вот ни с эстолько этой
Дашке-паскуде не оставила бы!
Сестрица отмеривает на мизинце самую крохотную частицу и как-то так
загадочно улыбается, что нельзя даже определить, что в этой улыбке играет
главную роль: блаженство или злорадство.
- Уж кабы я на месте подлеца Прокопки была, - с своей стороны, мечтает
сестрица Дарья Ивановна, - уж, кажется, так бы... так бы! Ну, вот ни с
эстолько эта Машка-паскуда от меня бы не увидела!
И тоже отмеривает крохотную частицу на мизинце, и тоже улыбается
загадочною блаженно-злорадною улыбкой...
Минутное сожаление, которое я только что почувствовал было к сестрицам,
сменяется негодованием.