Господа Головлевы

Попадья при виде его закручинилась и захлопотала об яичнице;
деревенские мальчишки столпились вокруг него и смотрели на барина
изумленными глазами; мужики, проходя мимо, молча снимали шапки и как-то
загадочно взглядывали на него; какой-то старик-дворовый даже подбежал и
попросил у барина ручку поцеловать. Все понимали, что перед ними постылый,
который пришел в постылое место, пришел навсегда, и нет для него отсюда
выхода, кроме как ногами вперед на погост. И всем делалось в одно и то же
время и жалко и жутко.
Наконец поп пришел и сказал, что "маменька готовы принять" Степана
Владимирыча. Через десять минут он был уже там. Арина Петровна встретила его
торжественно-строго и смерила с ног до головы ледяным взглядом; но никаких
бесполезных упреков не позволила себе. И в комнаты не допустила, а так на
девичьем крыльце свиделась и рассталась, приказав проводить молодого барина
через другое крыльцо к папеньке. Старик дремал в постели, покрытый белым
одеялом, в белом колпаке, весь белый, словно мертвец. Увидевши его, он
проснулся и идиотски захохотал.
- Что, голубчик! попался к ведьме в лапы! - крикнул он, покуда Степан
Владимирыч целовал его руку. Потом крикнул петухом, опять захохотал и
несколько раз сряду повторил: - съест! съест! съест!
- Съест! - словно эхо, откликнулось и в его душе.
Предвидения его оправдались. Его поместили в особой комнате того
флигеля, в котором помещалась и контора. Туда принесли ему белье из
домашнего холста и старый папенькин халат, в который он и облачился
немедленно. Двери склепа растворились, пропустили его, и - захлопнулись.


x x x



Потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в
серой, зияющей бездне времени. Арина Петровна не принимала его; к отцу его
тоже не допускали. Дня через три бурмистр Финогей Ипатыч объявил ему от
маменьки "положение", заключавшееся в том, что он будет получать стол и
одежу и, сверх того, по фунту Фалера в месяц. Он выслушал маменькину волю и
только заметил:
- Ишь ведь, старая! Пронюхала, что Жуков два рубля, а Фалер рубль
девяносто стоит - и тут десять копеечек ассигнациями в месяц утянула! Верно,
нищему на мой счет подать собиралась!
Признаки нравственного отрезвления, появившиеся было в те часы, покуда
он приближался проселком к Головлеву, вновь куда-то исчезли. Легкомыслие
опять вступило в свои права, а вместе с тем последовало и примирение с
"маменькиным положением". Будущее, безнадежное и безвыходное, однажды
блеснувшее его уму и наполнившее его трепетом, с каждым днем все больше и
больше заволакивалось туманом и, наконец, совсем перестало существовать. На
сцену выступил насущный день, с его цинической наготою, и выступил так
назойливо и нагло, что всецело заполонил все помыслы, все существо.