Когда вечером в шестьдесят четвертый номер приходил Чистяков, узкогрудый, болезненный, неся на себ..
Люди естественные, разумные, существующие и все-таки -- жители миров других измерений. Индейцы Гватемалы, словно творения вымысла, нарисованные, выши..
- И что это на них нашло? - пробормотал Билл, задирая голову, чтобы получше разглядеть гору. "Королева Мэри" ..
Вы читаете «Пошехонская старина. Окончание», страница 3 (прочитано 1%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
- Не надо, не надо, не надо. Савастьяновиа уходит; следом за ней является Му-товкина. Она гораздо представительнее своей предшественницы; одета в платье из настоящего терно, на голове тюлевый чепчик с желтыми шелковыми лентами, на плечах новый драдедамовый платок. Памятуя старинную связь, Мутовкина не церемонится с матушкой и говорит ей "ты". - Дай посижу, устала, - начинает она, - легко ли место, пол-Москвы сегодня обегала. - Что новенького? - нетерпеливо спрашивает матушка. - Что новенького! Нет ничего! Пропали женихи, да и только! - Неужто ж Москва клином сошлась, женихов не стало? - Есть, да не под кадрель вам. Даже полковник один есть, только вдовый, шестеро детей, да и зашибает. - Такого не надо. - Знаю, что не надо, и не хвастаюсь. Матушка задумывается. Ее серьезно тревожит, что, пожалуй, так и пройдет зима без всякого результата. Уж мясоед на дворе, везде только и разговору, что о предстоящих свадьбах, а наша невеста сидит словно заколдованная. В воображении матушки рисуется некрасивая фигура любимицы-дочери, и беспокойство ее растет. - Видно, что плохо стараешься, - укоряет она Мутовкину. - Бьемся, бьемся, на одни наряды сколько денег ухлопали - и все нет ничего! Стадами по Москве саврасы гогочут - и хоть бы один! - Обождать нужно. Добрые люди не одну зиму, а и две, и три в Москве живут, да с пустом уезжают. А ты без году неделю приехала, и уж вынь тебе да положь! - Да неужто и на примете никого нет? - Сказывали намеднись, да боюсь соврать... - Кто таков? говори! - Сказывали, будто на днях из Ростова помещика ждут. Богатый, сколько лет предводителем служил. С тем будто и едет, чтоб беспременно жениться. Вдовец он, - с детьми, вишь, сладить не может. - Ну, это еще улита едет, когда-то будет. А дети у него взрослые? - Сын женатый, старшая дочь тоже замужем. - Старик? - Немолод. А впрочем, в силах. Даже под судом за эти дела находился. - За какие "за эти" дела? - А вот, за эти самые. Крепостных девиц, слышь, беспокоил, а исправник на него и донес. - Вот, видишь, ты язва какая! за кого сватать берешься! - Ах, мать моя, да ведь и все помещики на один манер. Это только Василий Порфирыч твой... - Не надо! За старого моя Надёха (в сердцах матушка позволяет себе награждать сестрицу не совсем ласковыми именами и эпитетами) не пойдет. А тут еще с детьми возжайся... не надо! - А мой совет таков: старый-то муж лучше. Любить будет. Он и детей для молодой жены проклянет, и именье на жену перепишет. Но матушка не верит загадываньям. Она встает с места и начинает в волнении ходить по комнате. - Двадцать лет тетёхе, а она все в девках сидит! - ропщет она.
... Первый порыв - и мы готовы идти за любой атлотой, если, конечно, она не дурнушка. Но как только задумаешься да пораскинешь, что хорошо и что плохо,, что тебе больше подходит, так в конце концов и не будешь больше делать глупостей! Вы ведь еще подумаете, не правда ли, сеньор?.. В тот вечер это была просто шутка, прихоть... Фебрер энергично тряхнул головой. Нет, это не шутка и не прихоть. Он любит Маргалиду, нежный Цветок миндаля, уверен в своей любви и пойдет за ней куда угодно. Он хочет впредь действовать так, как ему диктует собственная воля, без мелочных сомнений и предрассудков. Довольно ему быть их рабом. Нет, никаких размышлений, ни малейшего раскаяния! Он любит Маргалиду и просит ее руки с таким же правом, как и любой молодой мужчина на острове. Вот и все. Пеп, покоробленный этими словами, уязвленный в своих самых давних и сокровенных взглядах, протестующе воздел руки, и вся его простая душа отразилась в глазах, полных испуга и изумления. - Сеньор!.. Сеньор!.. Он готов был призвать в свидетели господа бога, чтобы выразить свое смущение и удивление. Такой, как Фебрер, хочет жениться на крестьянке из Кан-Майорки!.. Нет, мир уже не тот: должно быть, перевернулись все законы, словно море собирается затопить остров и миндаль отныне будет цвести на волнах. Да представляет ли себе дои Хайме, что значит его желание? Все почтение, накопившееся в душе крестьянина за долгие годы холопства у знатной семьи, набожное преклонение перед ней, внушенное ему родителями, когда еще в детстве он наблюдал приезды майоркинских господ, - все эти чувства теперь воскресли и протестовали против такой нелепости, как против чего-то несовместимого с человеческими обычаями и божественной волей. Отец дона Хайме был человеком могущественным, из тех, кто сочиняет законы в Мадриде; он даже жил в королевском дворце. Пеп все еще его видел мысленно таким, каким тот представлялся ему в наивных детских..
